Покажи мне Бостонское небо - Страница 8

Египетский жасмин.
Я медленно прислонился к ее влажным от слез губам.
Ветивер с Гаити.
Нас обоих трясло, но никто не останавливал тот поцелуй страха и обожания.
Разрезав веревку, стягивавшую ее запястья, я поспешил удалиться.
Я до сих пор помню, каков был на ощупь ее небесного цвета сарафан. Соленые губы. Когда я возвращался домой, казалось, я могу повлиять на все происходящее со мной. Но бывают и незамкнутые физические системы. То был единственный раз, когда я не знал, чем все закончится…

Aquilam volare doces(лат.)* – ты учишь орла летать.

3 января, 1974 год. Бостон.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный,
Могу ль я больше умереть?*

– Это строки из стихотворения несравненного Джорджа Байрона, которые он написал после разрыва с супругой. Я люблю петь, Аннет, аккомпанируя себе на фортепиано. Я представляю, будто я личный композитор величайшего поэта. И строки обретают крылья, но разбиваются об одинокие невосприимчивые стены моей обители. Теперь же у меня есть вы, миссис Лоутон. Вам понравилось?

– Где я?

– Бедная моя Аннет. Безусловно, когда спишь более семидесяти часов, предварительно угодив в не самую приятную автокатастрофу, в голове царит totum revolutum**.

– Эйс?

- Искренне ваш.

– Где я?

– Цитируя себя же: "В моей обители с невосприимчивыми стенами". Кричать не надо. Но вы и не станете. Стоит ли мне освежить последние минуты, когда вы еще пребывали в сознании, миссис Лоутон?

– Если вам не трудно, – Аннет окинула взглядом просторную комнату. Эйса в ней не было. Стены устланы множеством картин. Некоторые из них миссис Лоутон узнала.
Ренуар и его "портрет мадемуазель Ромен Ланко".
Модильяни, "портрет Диего Риверы".
Судя по всему, рассудок возвращался довольно быстро, как и некое подобие страха. Наконец, послышался знакомый баритон:
– Когда мы находились в медицинском центре, вы говорили с матерью, которая лежала без сознания. Отвечали на какие-то ее реплики. Но Дорис не произнесла ни слова. И я тому свидетель. Я был вынужден на вас надавить, чтобы вы наконец-то отключили аппарат жизнеобеспечения. Именно тогда я нажал кнопку вызова дежурного врача. Тот немедленно обратился в полицию. Мне пришлось ударить его ножом, но весьма аккуратно, чтобы позже, залечив рану, он смог описать вас во время дачи показаний. Я практически тащил вас к машине. И вы не сопротивлялись. Причина в неимоверном стрессе, усугубленном аварией, попали в которую мы по вине некоего Роберта Олсэна. Он мертв. Его тело ожидает нас в подвале. Раствор формальдегида не даст ему испортить великолепный аромат, наполняющий этот дом. Чувствуете?
– Секунду, – в горле девушки пересохло. Губы потрескались.

Одна за другой в памяти мелькали картинки новогодней ночи. Выдернутый шнур. Кровь дежурного врача. Стекольные брызги. Поцелуй.

– Эйс, вы меня поцеловали?

– Не стану отрицать, Аннет. Когда я укладывал вас в постель, во мне затрепетало то отцовское чувство, которым я, увы, обделен. Утопить его в коллизиях того дивного вечера я не посмел и уступил порыву. И судя по тому, что вы вспомнили об этом маленьком, но весьма значимом инциденте, думаю, нам пора приступить к трапезе. Слева от вас лежит сарафан, нижнее белье и носки. Жду вас внизу через несколько минут. Бежать бессмысленно, ибо все окна и двери заперты. Vir prudens non contra ventum mingit***. Покинув комнату, идите прямо по коридору, затем направо. Там будет лестница.

– Я скоро буду.

Когда Аннет скинула одеяло, она обнаружила, что правое бедро перемотано бинтами, живот исцарапан. Отражение в зеркале говорило о том, что те самые стекольные брызги достигли цели. Множество мелких ссадин и порезов.
Надев сарафан, она услышала звуки вальса Шопена, доносящиеся откуда-то снизу.
"Думаю, терять мне и впрямь больше нечего".
Эйс позаботился о том, чтобы Аннет не заблудилась по дороге в гостиную. До самой лестницы пол был усыпан лепестками орхидей. На каждой из ступеней лежало по розе. Первое, что бросилось в глаза девушки, когда она спустилась, – сервированный на двоих огромный стол посреди гостиной. А на обеденном столе лежал тетрадный листок. В момент, когда она хотела дотянуться до него, чтобы рассмотреть поближе то, что на нем нарисовано, ее талию и плечи обхватили крепкие мужские руки.

Эйс провел указательным пальцем по ее губам. Музыка звучала все громче.

…могу ль я больше умереть?* – отрывок из стихотворения "Прости".
totum revolutum (лат.)** – полный сумбур.
Vir prudens non contra ventum mingit (лат.)*** – мудрый мужчина не мочится против ветра.

Эйс. Тот красный снег.

Прошло полгода с того момента, как мы с Аннет "познакомились".
Миллионы секунд в ожидании просветления. Десятки рисунков, на которых я изображал забитых до смерти молотком алкоголиков. Тренировка.
Десятки бездомных, зарезанных кухонным ножом. Repetitio est mater studiorum*.
Каждое полотно – мгновение, олицетворяющее торжество справедливости, какой я ее представлял. Неминуемое возмездие. Нивелируя различия между дипломатом и насильником, начинаешь понимать: цена их жизней примерно равна. И ты рад лишь оттого, что не все зависит от твоей ненависти к ним. Природа все же изобретательнее. Она дает тебе свободу воли.
Я вычислил интервал, в который неизменно попадало количество шагов, сделанных Аннет на пути в школу. Четыре вида прически.